Деревенские жители с осторожностью воспринимают приезжих. Относятся если и не с опаской, то критически, рассматривают, как учёный в микроскоп. Дачники и гости не в счёт — эти побудут и уедут. Но кто решил поселиться в деревне, тому придётся сполна ощутить этот пресс повышенного внимания. И не дай бог, если новичок окажется необычным. А травники всегда вызывают у деревенских повышенную озабоченность, даже если никакого колдовства за ними не водится. Особенно это касается городских, решивших обосноваться на свежем воздухе. Сразу появятся слухи, что человек неспроста уехал из сытого и беспокойного города, поскольку почти все деревенские в душе завидуют городским и желали бы переселиться в город. Это повелось ещё со времён колхозов, да так и не выветрилось до конца.
Она была именно такой — бывшей горожанкой, да ещё и травницей. Значит, само собой, колдуньей — по мнению местных баб. Миф этот успешно подкреплялся её нелюдимым характером и неприветливым, даже тяжёлым взглядом. Впрочем, жила она не совсем в деревне, а на отшибе, и это несколько сглаживало ситуацию.
Дом у неё был старый, но крепкий, да и подворье хорошее. Раньше там жил кузнец с большой семьёй. Потом революция, колхозы… Кузнеца раскулачили сдуру, после реабилитировали — как же без кузнеца в колхозе! Местные успели растащить инструмент из кузни, и хотя потом почти всё вернули, хозяйство кузнеца прежним так и не стало. Потом грянула война, и с неё уже никто из его семьи не вернулся.
Дом стоял пустой, и когда Собачиха появилась в деревне, то заняла его без всяких возражений со стороны местных. Звали её Татьяной, но со временем имя забылось, а осталось это прозвище. Получила она его за любовь к собакам. Подбирала их, раненых и больных, и выхаживала, как умела. А умела она как-то особенно хорошо — все собаки у неё выздоравливали и становились бодрыми и радостными. Раздавала она их охотно, но не просто, и не каждому.
– Если какая псина потянется за тобой, так тому и быть, – говорила она желающим взять у неё собачку. – Коли ляжет на сердце собачье твоя душа, значит, и жить вам вместе.
На верёвку уводить никого не давала, как ни уговаривай!
Лечила она и людей — травками, отварами, да руками своими умелыми. Вывих там вправить или боль старую унять, а то и позвоночник на место поставить. Денег не брала, но от подарков не отказывалась, хотя и своё хозяйство вела добротно, всё у неё было в порядке. Огород можно было фотографировать — и в газету, как образцовый, а корова давала столько молока, что колхозные могли только завидовать. Про всякую мелочь, вроде кур, и говорить не приходилось. Женщина, она была крепкая, даже мощная. Коня на скаку не доводилось, и избы не горели в деревне, но сомнений не было: и войдёт, и остановит. При этом жила одна и мужиков близко не подпускала. Ходоки, сунувшиеся было к одинокой бабе, получали такой отпор, что потом неделю стыдно было на улице появиться.
Местные ведьмой её не называли, но немного побаивались, хотя услугами её порой пользовались. Хворь и в деревне тоже человека донимает, а больницу в каждом селе не поставишь. Вот и ходили к Собачихе. А так — ни на посиделки не звали, ни просто так, в гости к ней не захаживали, и дружбы с ней никто не водил.
А Собачиха и не набивалась, ей собаки её одиночество скрашивали. С ними она и разговаривала, и ласкала, и так особенно в глаза им глядела, видно, что-то там говорила без слов.
Лес, настоящий, с таёжным зверем, начинался почти сразу за деревней. Порой и скотинка пропадала, и ульи медведи ломали, но к Собачихе озорничать не лезли. Мужики с ружьями в лес всей деревней хаживали — прореживать тамошних хищников.
А потом этот случай и приключился…
Собаки разрывались диким лаем, да так, как на чужого никогда не лаяли. Собачиха набросила тулуп и вышла из избы. Неподалёку стоял матёрый волк и смотрел ей в глаза.
– Чего пришёл? Ступай себе домой! – Собачиха, не отрываясь, смотрела в глаза хищника.
Волк не выдержал и отвёл взгляд, повернулся к лесу, но потом остановился и снова посмотрел на Собачиху. Что уж в его взгляде увидела она, да только взяла лыжи, топор, запахнулась и пошла за ним в лес.
– Вот чего ты меня звал… – задумчиво промолвила она.
Волчица лежала на снегу. Картечью ей разорвало заднюю лапу, да и с позвоночником какая-то беда приключилась — задние ноги не шевелились. Собачиха долго не раздумывала. Соорудила из лыж сани и уложила волчицу на них. Так и притянула во двор, только на собак прикрикнула. Волк, было, сунулся за ней, но она его живо наладила, и серый вернулся к лесу. А волчицу она затащила в избу и принялась за лечение. Уж что она там с ней делала, того никто не знал, только пробыла волчица у неё до самой весны, даже волчат родила в избе у Собачихи. Постепенно и собаки привыкли к волчьему духу. Зато люди в деревне как-то прознали о Собачихиной «пациентке», и заявилась к ней делегация из местных мужиков. Требовали выдать им волчицу с волчатами. Да только плохо они знали Собачиху. Та взяла вилы и встала в воротах — чище того солдата. А как она умела смотреть изподлобья, про то словами не рассказать. Мужиков оторопь взяла, мурашки по спине побежали. Постояли они так, да и разошлись по домам.
А когда снег сошёл, и волчата подросли, однажды ночью она вывела волчицу с потомством из избы и повела в лес. Волк уже ожидал их на краю леса. Собачиха дала им немного порадоваться встрече, облизать морды друг другу.
– Будя целоваться-то, – сказала. – Теперь слушайте сюда.
Она смотрела в глаза волкам и что-то говорила. Говорила долго и в глаза им глядела, не моргая. А потом потрепала по холке, как псинок домашних, да и отпустила в лес.
Утром Собачиха отправилась к магазину деревенскому, где была редкой гостьей, потому что даже хлеб она пекла сама. Бабы судачили, ожидая открытия магазина, сплетничали. Собачиха стала немного в сторонке и сказала своим ровным голосом, от чего у деревенских мурашки побежали по спине:
– Волки вас больше не обидят, но и вы в лесу не озоруйте, зря животину не губите, а волков и вовсе больше не стреляйте. Тогда и скотину вашу никто не тронет. А ослушаетесь, худо будет.
Сказала так — и пошла обратно, так ничего и не купив. Наказ Собачихи молва быстро разнесла по селу. Никто ослушаться не посмел. Да и надобности не стало — с тех пор даже медведи в той деревне пчёл беспокоить перестали.
Мужики, если и охотились, то по мелочи и только на свой стол — тетерева там подстрелят, или зайчика. Прониклись, видать, Собачихиной угрозой, поскольку на слова она была скупа, и лишних никогда не говорила.
Заметили только раз, как Собачиха стояла с волками у леса и трепала их по холке, как собак своих домашних. А что с неё взять, ведьма — она и есть ведьма…
